листая пожелтевшие станицы…

София Ротару снова с нами. По такому случаю Алексей Мунипов напросился к ней в гости.

С ним за компанию — фотограф Владимир Фридкес

Первая пластинка Софии Ротару датирована 1972 годом — тогда наши хоккеисты вдули канадцам. Вышли филь­мы «Кабаре» и «Последнее танго в Париже», СССР заключил с США договор по ПРО, а арабские террористы расстреляли израильских спортсменов на мюнхенской Олимпиаде. Джон Леннон только-только записал Imagine, группа Queen подумывает о первом альбоме, Мадонна ходит в школу, а меня еще нет на свете. Дебютный альбом подающей надежды молдавской певицы я прослушал с Тридцатилетним опозданием, и мне хочется сказать ей, что мне он жутко понравился.

Стол ломится от яств, за окном плещется море. Народ­ная артистка СССР, обладательница звания Герой Украины София Михайловна Ротару озабоченно оглядывает тарелки. Они пустые, и Ротару это не нравится. Выносят персики, яблоки, сыр, виноград. Она нас не знает, но принимает как родных. Кормит яблочным пирогом. На пироге могендовид из корицы. Вокруг арбуза кружатся мошки. «Мы обычно берем пылесос и пылесосим их. Иначе никак», — делится София Михайловна секретом борьбы с насекомыми. Ее сын Руслан выносит здоровен­ную бутылку коньяка «Коктебель». Невестка Света ставит  на стол бокалы. Внук Толик обходит собравшихся и каждому крепко пожимает руку. «Я не пью», — предупреждает Ротару и немедленно разливает всем по внушительной порции. Коньяк удивительно хорош.       

Кажется, что в этом доме хорошо решительно все. Улыбаются семейные, удаются пироги, льется вино, вид за ок­ном красит гранатовое дерево. Солнце изящно катится кудато за пределы видимости. Непонятно только, как подступиться к беседе: смысл в том, что Ротару так долго не было, а теперь, кажется, снова она есть. По музыкальным телеканалам крутят ее новый клип; «Русское радио» взяло в ротацию песню с грядущего альбома.

«Вас давно не было слышно», — осторожно вбрасываю я первый вопрос. «У меня плотный график, некогда вздох­нуть, — парирует Ротару. — Весной ездила по Германии, сейчас пять концертов по Украине, десять концертов по России, потом Прибалтика, потом «Песня года», «огоньки», гастроли по Америке… Вот будем снимать «Свадьбу Фигаро», я в роли Марселины. Сижу читаю Бомарше». Про Бомарше я слышал: в роли графа Альмавивы — Филипп Киркоров. «Очень вкусный у вас пирог», — искренне говорю я.

За спиной внук барабанит по клавишам ноутбука. Владимир Фридкес рассматривает фотографии, расставленные по комнате, и с удивлением обнаруживает, что одна из них — его авторства. Пока стилисты возятся с костюмами, приготовленными для завтрашней съемки, мы спускаемся в сад. Ротару широким жестом обводит деревья и кусты. «Здесь все мое, все моими руками посажено. Тут инжир, там миндаль, вон гранаты, персики, хурма… Господи, кто бы так сделал, чтобы в Крыму можно было жить круглый год! Здесь же такой климат! Но зимой -умереть можно со скуки. Так что же «VOGUE»? Я не совсем понимаю… У вас ведь журнал молодежный, да?» — «Вы -дива, — говорю я, волнуясь. — Вы главная советская дива, героиня нашего декабрьского номера, и мы хотели бы…»

Ротару берет инициативу в свои руки: усаживает меня на скамью и рассказывает о родном молдавском селе Маршинцы, о виноградниках, братьях, сестре Зине, ослепшей в детстве. Сейчас Зина живет в Кишиневе, в Общест­ве слепых. «Сестре спасибо. Она все твердила родителям: вы что, хотите, чтобы Соня тоже всю жизнь пахала в по­ле?» Я украдкой оглядываю сад и думаю, что передо  мной — идеальный вариант фитнесцентра, остальному человечеству на зависть. Вместо талассотерапии, рефлексотерапии, массажа горячими камнями и прочих достижений лечебно-косметической отрасли, на которую коллеги Ротару в Москве тратят нешуточные деньги, она здесь нагнется, там подпрыгнет, тут выполет траву — и эти приседания под персиковым деревом в сочетании с морским воздухом дают поистине волшебный эффект. Ротару удивительно хорошо выглядит, я уже говорил? «…Плюс бессолевая японская диета и не есть после шести, заканчивает она фразу. — А в саду я раз в год накрываю стол для моих фанатов. Ко мне приезжают, представьте себе, со всех республик, из России, Украины, Молдовы. Это так приятно, так поддерживает! Если бы не они и не моя семья, не знаю, как бы я все это пережила».

Прошлый, 2002 год стал для Ротару едва ли не самым тяжелым в жизни: в октябре после долгой болезни умер ее муж, Анатолий Евдокименко, с которым они прожили вместе тридцать четыре года. Помимо прочего, Евдокименко был ее бессменным администратором и руководителем ансамбля «Червона рута». До столичной прессы долетали только отрывочные слухи: Ротару заперлась в своей киевской квартире, никого не хочет видеть, отказывается от всех выступлений.

Тем не менее уже в феврале она нашла в себе силы отправиться в Питер на съемки нового клипа, а в марте дала четыре фантастических сольника в ГКЦЗ «Россия». Мос­ковские журналисты их по привычке проигнорировали, однако те, кто все-таки пришел, рассказывали потом удивительные вещи. «Я хожу практически на все большие концерты в Москве, но подобной мощи не видел, пожалуй что, никогда, — свидетельствует Максим Кононенко, поп-обозреватель «Газеты». — Ей пятьдесят пять, а на сцене она как девушка. Носится по залу и поет так, будто делает это последний раз в жизни. Правду говорят — женщина в состоянии стресса способна своротить горы».

«Не понимаю, как я этот концерт перенесла, -признается Ротару. — Я тогда в шоке была, вообще ничего не соображала. Ведь он всем для меня был, столько лет рядом. Я ничего сама не делала, одному ему доверяла. До Нового года мне совсем как-то плохо было, чуть с ума не сошла, и тогда дети мне говорят: мама, возьми себя в ру­ки, займись делом, а то пропадешь. Потому что без То­ли…» Она долго молчит. «Без Толи жить не хотелось».

Cофия Ротару и ВИА «Червона рута» исполняли то, что сейчас бы назвали woril music: кое-что из их репертуара легко можно представить в исполнении Sdob si sdub или оркестра Горана Бреговича.

В стилистике родственного Бреговичу режиссера Кустурицы выдержана и любовная история Софии Михайловны. В 1965 году она появляется на обложке журнала «Украина»: белозубая девушка в блузке, расшитой яркими цветами. В Нижнем Тагиле журнал каким-то образом попадает в руки Анатолию Евдокименко -военнообязанному из Черновцов, физику по профессии и джазмену по призванию, который бежит в казарму со словами: «Во какие красавицы у нас в селах!» — и вешает картинку над кроватью. Солдат оказывается настойчив, невероятным образом находит девушку и в 1968 году, через месяц после ввода советских войск в Прагу, ведет ее под венец. Сцена свадьбы Кустурице удалась бы осо­бенно: дело происходило в селе Маршинцы, в компании веселых виноградарей числом двести, и перед молодоже­нами катился свадебно-похоронный оркестр, трубящий вперемежку молдавские и украинские мелодии.

Евдокименко оказал Ротару, пожалуй, главную услугу в ее жизни: уговорил перейти от народных песен к эстрадным. Молдавский фольклор девушка Соня с равным успехом пела в сарае близ собственной хаты и на рес­публиканских конкурсах, но лишь в формате ВИА развернулась по-настоящему. То было время, когда каждой советской республике по разнарядке требовался вокаль­но-инструментальный ансамбль: так появились «Песняры» и «Верасы» в Белоруссии, «Ялла» в Узбекистане, «Гунеш» в Туркмении, «Мзиури» и «Ореро» в Грузии. Так появи­лась и «Червона рута». Под маркой социалистической этнографии музыкантам разрешалось творить все, что угодно: «Ариэль» делал рок-оперы, «Гунеш» лабал джаз-рок, «Ялла», подражая Харрисону, осваивала ситар, а «Чер­вона рута» ради отдохновения души подражала Джеймсу Брауну, Джорджио Мородеру, «Бонн М» и даже Майклу Джексону.

«У нее был один из лучших коллективов в стране, — со­общает мне в телефонном разговоре Лев Лещенко. — Там, где она жила, практически начинался Запад. По крайней мере, они могли смотреть по телевизору выступления всяких зарубежных коллективов. Конечно, многое пере­нимали. И Соня была… восхитительная. Худая, голосистая. Я впервые увидел ее на каком-то сборном концерте в Узбекистане и сразу понял, что у нас появилась новая звезда. Причем не такая, как Мондрус или Миансарова, а совсем другого уровня».

За полузабытые, но гениальные танцевальные композиции, записанные между 1975-м и 1985 годами, Ротару вполне можно наградить титулом нашей Донны Саммер. Но ни Саммер, ни какая-либо другая диско-певица не обладала таким голосищем, таким напором. Ротару вошла в мир сверкающих огней широкой поступью уроженки Карпатских гор и пронесла себя по партийным концертам, переполненным стадионам и нефтяным скважинам с та­кой уверенностью, какая и не снилась нынешним исполни­тельницам. «С ней хотели тогда сотрудничать все авторы, и я не исключение, — признается Давид Тухманов. — От нее веяло невероятной свежестью, молодостью. По тем временам это была большая редкость. Мы с ней много сделали песен такого, знаете, патриотического толка: «Я, ты, он, она», «Дадим шар земной детям». Этот гражданский пафос она удивительно сильно доносила до слушателей. Она вообще как-то умела распространять вокруг себя невероятную энергию, заряжала ею гигантские массы людей. Кстати, на моем юбилейном вечере в 2000 году Ротару исполняла кое-какие старые вещи — они по-прежнему звучат очень мощно».

Ее украинский фанк и патриотическое диско и сейчас способны взрывать танцполы: за этим винилом определен­но имеет смысл гоняться. Порукой тому свидетельство по­пулярного московского диджея Панина, знающего толк в советской эстраде: «Играя в ретробаре «Жигули», я обязательно ставил Ротару. Публика всегда откликалась очень позитивно. Особенно на песню, которая звучала в «Маленькой Вере»: «Вот и лето прошло…» Всех пробирает».

Ротару продолжает вспоминать и с легкостью оперирует датами, находящимися от меня на расстоянии нескольких галактик: 1969 год, 1975-й, победа на «Золотом Орфее», конкурс в Сопоте. Устами сидящей напротив женщины говорит давно исчезнувший мир, о котором я знаю только по редким рассказам и грампластинкам фирмы «Мелодия».

«Администратор» вместо «промоутера», «эстрада» вмес­то «шоу-бизнеса», «Мелодия» вместо «Союза», «всесоюзное» вместо «всероссийского». Худсоветы, литовки, разнарядки, парткомы, дни Конституции… Мне интересно: в каких отношениях были наши звезды между собой? Случались ли склоки, как в балете, например? «Да нет, мы дружно жили, — удивляется Ротару. — После сборных концертов обязательно банкет устраивали. Не ссорились, да ведь нам и делить было нечего». Точно. Лещенко же объяснял мне, что страна гигантская, а их всего-навсего человек де­сять, конкуренции никакой, не то, что сейчас. Ну, если не считать… И Ротару сама говорит: «Эти разговоры о нас с Аллой вы наверняка слышали».

Слышал, само собой. Пугачева против Ротару — это же главный сюжет советской поп-культуры, как «Битлз» про­тив «Роллинг Стоунз»: сельчанка и горожанка, брюнетка и рыжая, лунное и солнечное. Они, как и положено, слов­но бы не замечают друг друга, и даже фильмы о них почти зеркально повторяют друг друга: с одной стороны -«Душа» с Ротару, с другой — «Женщина, которая поет» с Пугачевой. Пару месяцев назад лукавый Константин Эрнст решил сыграть с огнем: для бенефиса Максима Гал­кина в Кремле он хочет уговорить Ротару с Пугачевой притвориться дуэтом «Тату», причем настаивает на обязательном поцелуе в конце. На момент подписания номера неизвестно, чем это закончится, но должен же Эрнст понимать всю опасность мистического поцелуя: может случиться все, что угодно. Да вся отечественная эстрада просто вспыхнет и сгорит, оставив одного Галкина в обгоревших трусах.

Предвестники этого катаклизма пока разворачиваются на периферии: хорошо известны многолетние стычки «пугачевцев» и «ротаровцев», наследующие дракам меж поклонницами Лемешева и Козловского. Сейчас они переместились в Интернет, суть же не изменилась. «Но между нами с Аллой ничего такого не было! — протестует Ротару. — Конечно, подругами нас не назвать: слишком уж мы разные. V меня всю жизнь был один муж, я не люблю тусовки, вообще все это. Отношения у нас… -Ротару подбирает слово, — приятельские». Тут уже не выдерживаю я: «Но вы же были главной певицей страны, и очень долго! А потом Алла Борисовна вас начисто обошла, разве это не обидно?» И Ротару впервые меня удивляет. «Ну что вы? — говорит она. — Как можно сравнивать. Конечно, Пугачева была популярнее. Просто я начала раньше. Но когда появился «Арлекино», это была — бомба!» Я не могу остановиться и пересказываю известные слухи о том, что именно Алла Борисовна, пользуясь своими связями, зажимала ее в 90-е и зажимает до сих пор — не может простить былого соперничества. Сейчас Ротару начали снова крутить по радио, а еще совсем недавно -что было? София Михайловна рассказывает об этом с явной неохотой. «Что-то там, конечно, есть… Нет, после смерти мамы я вообще год не работала, потом пять лет у меня болел муж, я сама от многого отказывалась. Ну да, меня не было на первых «Старых песнях о главном», да и потом три года мне кто-то перекрывал кислород. Но кто? Что, Алла? Не знаю, не хочу ничего знать, не могу знать. Они там, в Москве, а я здесь, в Ялте. И слава богу». >•

Ротару молчит. «Когда-то Алла приезжала ко мне без звонка, сейчас уж вряд ли приедет. Теперь каждый сам за себя. Но по тому времени я не тоскую. Сколько мы там зарабатывали-то? А ведь делали по три-четыре концерта в день, и только дворцы спорта и стадионы! Сейчас-то, по крайней мере…» Она смотрит на джип, припаркованный во дворе собственного дома. «Сейчас я хотя бы свободна и могу собой распоряжаться — и сколько, и за сколько, и где. Знаете, — Ротару оживляется, — как я свои первые деньги заработала? Это в Киеве было, на конкурсе. За пер­вое место — сто двадцать рублей. Бешеные деньги! Да для меня-то, десятиклассницы, только из села… До сих пор помню эти червонцы. Двенадцать штук. Я добежала до гос­тиницы, заперлась и давай их раскладывать: один маме, другой папе, нас шестеро… Лишние остаются. Тогда я по новой: двадцать сюда, двадцать туда, нам по десятке. И на оставшиеся всем сувениров. Себе ничего не купи­ла, конечно».

Я вспоминаю историю, рассказанную мне в Москве одним знакомым, — о том, как Ротару расплачивалась за какие-то важные услуги типа сценической съемки: тоже наличными — и сама, безо всяких администраторов и бух­галтеров. «Сейчас так же деньгами распоряжаетесь?» Ротару пожимает плечами. «Я же за старшую осталась. Дети, родственники, вся молдавская родня. Вот только что братья уехали. Еще регулярно посылаю деньги кое-каким нуждающимся людям, просто не люблю об этом гово­рить, чтоб не решили, что это ради рекламы. Счастье, что я жива, могу нормально зарабатывать и помогать тем, кому считаю нужным, а иначе зачем все это?»

Между прочим, я и сам однажды пел с Ротару на сцене «России» под победоносное уханье оркестра. Ротару любила выступать с детскими хорами, вот в составе одного из них я и увидел популярную певицу на расстоянии вытянутой руки. Репетицию она начала короткой и емкой фразой, которую не пропустит даже нынешняя либеральная цензура: что-то там не так сделал звукотехник. Концерта София Михайловна, разумеется, не помнит и пикантную подробность решительно отрицает, однако признает, что насчет работы ей лучше не перечить и бездельников, недобросовестно выполняющих свои обязанности, она прикладывала, прикладывает и прикладывать будет. «Я за три часа до начала уже на сцене, все прове­рю, осмотрю! Уж конечно, сейчас так не работают».

Как работает Ротару, мы узнаем днем позже, в интерьерах странного здания, спереди напоминающего Букин-гемский дворец, сзади — арабский минарет и имеюще­го внутри гостиную в староанглийском стиле, китайскую комнату и крохотный зимний сад. Здание носит название Алупкинского дворца и выстроено в конце XIX века модным английским архитектором для одесского генерал-губернатора Воронцова. Сейчас по нему с девяти до шес­ти уныло топчется поток туристов, разглядывающих картину «Вид Сорренто», гарнитур орехового дерева и старинный девиз гренадских халифов «Ва ла талиб илляллах», то есть «Нет победителя, кроме Аллаха», которым, по нелепой прихоти архитектора, украшен лазурный купол с бал­кончиком. В два часа пополудни на балкончик, аккурат между словами «победитель» и «Аллах» выходит София Ротару и задумчиво смотрит вниз. Экскурсия из Тольятти на миг лишается дара речи, забывает о гиде и начинает аплодировать. Ротару милостиво «делает им ручкой».

На тот балкончик, куда не пускают туристов и где едва помещаются два человека средней комплек­ции, певицу занесла фантазия фотографа Фридкеса, уже запечатлевшего Ротару в зимнем саду и на террасе для уединенных прогулок. Съемки проходят удачно: в ве­черних платьях от Yamamoto и Yves Saint Laurent Ротару похожа на вдовствующую императрицу. Однако вечерние платья не рассчитаны на крымскую жару, идет уже десятый час съемки, у осветителей дрожат руки, а вокруг все толпятся туристы, отогнать которых невозможно ничем. Но Ротару не ропщет. Она не ропщет даже тогда, когда Фридкес в погоне за последними лучами солнца запихивает ее в гигантский лавровый куст. «На съемках «Души» тяжелее было, — говорит она, выбираясь из куста. — У вас хоть грим приличный».

Мы отдыхаем, сидя в запаснике, набитом неплохой, но никому не нужной живописью. Стены плотно увешаны портретами людей, чьи имена помнят только смотрители. Поодаль лежат царские нарды: на мозаичном поле сере­бром выгравированы названия государств. Игрушечная геополитика. Ротару барабанит пальцами по ломберному столику; где-то за стеной выгоняют последних посетите­лей. Внезапно она поднимает на меня глаза и спрашивает: «А знаете, что было самым сложным за эти тридцать лет?» Я пожимаю плечами. «Самым сложным было — удержаться. И я удержалась, по-моему. Теперь бы дал Бог здоровья. О чем еще просить?»

«VOGUE» №12, 2003