Кто не слышал жалоб на проклятую жизнь, вечно заставляющую носить то одну, то другую маску, скрывающую истинное лицо, которое заведомо должно быть прекраснее личины? К сожалению, это часто далеко от истины. На лживые маски жалуются те, кто по сути своей слабее и меньше ролей, навязанных им судьбой. А когда личина меньше человека, он снимает ее, как только заканчивается спек­такль, оставаясь собой. Мне всегда нравились роли и маски, которые судьба извлекала для меня из своих хранилищ. Теперь настало время примерить на себя маску представителя министерства культуры.

Я воображал себя послом могущественной метрополии, отправленным с ответственной миссией в далекую колонию. Да и как иначе я мог ощущать себя, едучи по поручению Союзконцерта в Черновицкую филармонию курировать восходящую звезду эстрады Софию Ротару? Ее концерты уже тогда пользовались большим спросом, чем благополучно спекулировали Черновцы, предлагая гастроли Ротару в обмен на гастроли российских певцов и артистов, таких как Райкин. Подобные соглашения были частым явлением в советской империи развлечений. Артистам же и. в голову не приходило, что их популярность — всего лишь разменная монета в сделках Союзконцерта и вассальных княжеств, вроде Черновицкой филармонии.

Невообразимая легкость, с какой планировались в высших эшелонах гастроли, неумолимо подчиняла актерские судьбы: ни отменить поездку, ни изменить жесткие графики не представлялось возможным. В то же время, вопреки всякой логике, марка Союзконцерта отнюдь не снимала проблем, связанных с переездами и проживанием артистов. Приходилось пускаться в многоходовые интриги и аферы, договариваться с чиновниками «Интуриста» об использовании их фирменных бланков для бронирования номеров. Причем речь шла не о престижных гостиницах и приличных номерах, а о том, чтобы расселить артистов хоть куда-нибудь. Я с удивлением узнал, что из-за дефицита гостиничных номеров иногда просто отменяли гастроли.

Разумеется, самыми проблемными в этом смысле были курортные города — Сочи, Ялта, Пицунда. Между администраторами гастролеров было негласное соревнование — кто сумеет пробить для своего коллектива больше номеров и лучшего качества. Частенько приходилось распихивать труппу по разным гостиницам, что, конечно же, создавало дополнительные неудобства в работе: тогда все артисты выступали вживую, без фонограмм, поэтому ежедневно репетировали, и любая несог­ласованность или бытовая неразбериха влияла на качество концерта.

В гастрольном графике Ротару значились Харьков, Сочи, Целиноград и Караганда — все это летом, в сезон отпусков, гак что кошмары по добыче авиабилетов и гостиничных номеров обрушились на меня в полной мере. Единственным верным козырем оказалась не марка Союзконцерта, а растущая популярность Сони Ротару. Достать билеты на ее концерт было практически невозможно, и я давал ими взятки. В гостиницах я действовал через замдиректоров по режиму (как ни странно, ГБшникам всегда была свойственна тяга к прекрасному), приблизительно та же схема работала в кассах «Аэрофлота».

К началу первого концерта в Харькове я был, мягко говоря, переутомлен и с трудом нашел в себе силы заглянуть в зрительный зал, чтобы послушать пару песен… и не смог оторваться. В Соне, безусловно, еще сказывался провинциальный вкус. Все ее песни были решены в одной мелодической манере, с сильным фольклорным оттенком. Однако это ничуть не мешало ей завоевывать сердца зрителей. У нее был сильный грудной голос, от которого холодело под сердцем, а самое главное — она умела петь, обращаясь к каждому, кто находился в зале. Даже такой искушенный слушатель, как я , не мог отделаться от мысли, что Соня поет только мне одному.

Позднее я узнал, что она довольно часто простывает, и, как ни странно, простуженная хрипотца даже шла ей, придавая песням интимное, почти сексуальное звучание. Ее обаяние было сходно с прелестью молодого виноградного вина, хранящего тепло солнечных лучей и дарящего радость жизни.

Ротару одна из немногих певиц, чей сценический образ являлся продолжением ее настоящего лица. И в жизни, и на сцене, Соня была мягкой, простодушной, любящей и покорной. Она до трепета боялась собственного мужа, руководителя «Червоной Руты» Анатолия Евдокименко, который был по-хохлятски упрям, прижимист и даже деспотичен. В то же время, Толик обладал удивительной способностью предугадывать конъюнктуру эстрадного жанра и, естественно, стремился полностью руководить Сониной карьерой. Они постоянно вступали в затяжные споры, и, так как оба были невероятно упрямы, их диалоги больше всего напоминали пьесы абсурда:

- Ты должна петь эту песню.

- Она мне не нравится. Я не буду ее петь.

- Это хорошая песня. Если ты ее будешь петь — тебя станут узнавать.

- Меня и так все узнают.

- Чтобы стать популярной, нужно брать новые, модные песни.

- Я и так популярна.

- Если ты будешь петь эту песню, ты станешь еще популярней.

- Но я не хочу петь эту песню.

- Ты должна ее петь.

- Я не хочу — и не буду.

- Ты не должна так говорить. Тебя еще очень мало знают.

- Чепуха. Меня все знают.

И так до бесконечности, до полной потери смысла и терпения. Хотя, надо отдать им должное, эта полемика никогда не перерастала в безобразные сцены, они даже ссориться ухитрялись, не повышая друг на друга голос. Иногда мне казалось, что от такого занудства я просто сошел бы с ума.

Дискуссии о степени Сониной популярности возобновлялись едва ли не каждый день, и на этом фоне иногда происходили презабавные истории. Одна из них разыгралась в заурядной Целиноградской аптеке, куда мы зашли купить «кодеин» — лекарство от кашля. Соня расплатилась и уже собиралась поло­жить таблетки в сумочку, как вдруг к ней подскочил молодой человек и, заворожено глядя на нее, опустился на колени. Нужно ли говорить, что Соня была в восторге от того, что у нее появился столь весомый аргумент в пользу собственной популярности.

- Видишь, как меня принимают?! — торжествующе обратилась она к Толику

Ни она, ни я, даже не придали значения тому, что аптекарша, видимо, плохо говорящая по-русски, предостерегающе замахала руками и закричала:

- Нет, нет! Не таблетки! Наркоман! Наркоман!

- Мне не важно, как зовут этого юношу, — заявила Соня. -Важно то, что он узнал меня, а значит, меня знают и любят.

Наивная Сонечка первый раз в жизни услышала слово «наркоман» и, естественно, восприняла его, как диковинное казахское имя. Толик оказался более просвещенным в этих вопросах:

- Соня, этот парень — наркоман. Он употребляет наркотики.

- При чем же тут я? — смутилась Ротару. — Мальчик, ты хочешь автограф?

Ответ прозвучал, как гром средь ясного неба:

- Таблетки! Дайте таблетки!

Изумленная Соня протянула юноше одну из упаковок, и тот, без единого слова благодарности, немедля покинул нас. По лицу Сони пробежала тень сомнения в правильности своего поступка, и, обращаясь ко мне за поддержкой, она сказала:

- Наверное, у него тоже кашель…

К тому моменту я уже сообразил, почему аптекарша отказывалась продать юноше таблетки, и каким образом он намеревался их использовать. Однако я оказался в щекотливой ситуации: поддержать Соню, означало оказаться идиотом в глазах Толика. Поддержать Толика — окончательно расстроить Соню. Поэтому я промямлил:

- По-моему, у него другая болезнь… Толик только вздохнул:

- Эх, Сонечко, Сонечко…

К этому инциденту никто из нас благоразумно не возвращался, и все-таки мне кажется, что в глубине души Соня считала, что загадочный Наркоман узнал ее, иначе с чего бы он обратился к ней с такой странной просьбой.

В принципе, я понимал Соню: артист должен верить в любовь зрителей и свою популярность. Это дает огромный заряд энергии для преодоления трудностей и творческого роста. Пожалуй, полезнее преувеличивать собственную известность и место в мировой культуре, чем замыкаться в безысходном круге самоуничижения. Поэтому я всячески поддерживал Соню, с воодушевлением рассказывая ей любые, самые крошечные инциденты, подтверждавшие ее творческую состоятельность.

Однажды она пела в летнем театре имени Фрунзе, в Сочи. Дверь служебного входа из-за жары была распахнута настежь, возле нее останавливались отдыхающие и слушали доносившийся со сцены голос. Я вышел подышать свежим воздухом, поскольку духота за кулисами была неимоверная, и увидел Эдиту Пьеху собственной персоной в сопровождении дочери. Я незамедлительно пригласил их в зрительный зал, но Эдита Станиславовна предпочла дослушать песню, стоя у входа. Соня как раз пела «Алексей, Алешенька, сынок…», — драматическую балладу, требующую от вокалистки полной эмоциональной отдачи. Пьеха, дослушав песню до конца, и стараясь выдержать нейтральный тон, сказала: «Эта девочка далеко пойдет».

Я еле дождался окончания концерта и рассказал этот эпизод Соне. Оценка знаменитой певицы, находившейся тогда в зените славы, была для нее невероятно лестна. Кроме того, Соня наверняка сравнивала себя с Пьехой: для них обеих русский язык не был родным, и та, и другая говорили и пели с акцентом, который с годами стал всего лишь менее заметен.

Подобно тому, как семь греческих городов оспаривали другу друга право называться родиной Гомера, молдаване и украинцы никогда не могли поделить право называть Ротару своей национальной певицей, что не мешало и тем, и другим выказывать ей свою любовь всеми возможными способами.

Последний концерт в парке «Ривьера» закончился рано, и на входе Соню уже ждала толпа украинских поклонников, которые скандировали: «Поздравляем! С днем рожденья!» Соня была в восторге. Она посылала воздушные поцелуи и торжествующе поглядывала на Евдокименко, всем свои видом говоря: «Видишь, как меня любят!» Толик смотрел на нее сияющими глазами, он ни на минуту не сомневался, что в ее успехе есть доля его труда, был горд и за жену, и за себя. Когда мы, наконец, сели в нашу «Волгу», восторженно ревущая толпа подхватила автомобиль и пронесла его с десяток шагов на руках. Соне это казалось апофеозом популярности.

Но в гостинице ее ждал не менее фантастический сюрприз. Соня распахнула дверь в свой номер и увидела огромный торт. Казалось, что он бело-розовым облаком парит над столом. На торте, в венке из розочек, ромашек и каких-то еще, неведомых ботанике цветов, красовалась надпись: «Любимой Сонечке от молдаван». Мне показалось, что она просто остолбенела от всего этого великолепия.

Торта хватило, чтобы угостить всех многочисленных гостей и поклонников, не говоря уже о том, что сама Соня совсем по-детски объелась сладким, чем немедленно вызвала отеческое неудовольствие Толика,

Выросшая в многодетной семье. Соня не была избалована вниманием и подарками, да и муж ее не особенно баловал. Ей же, как всякой женщине, были приятны любые знаки внимания, а иногда чертовски хотелось заполучить какую-нибудь вещицу, вне зависимости от ее цены и пользы. Многие мужчины склонны считать женские прихоти безумствами, но слова любви и рыцарские подвиги, увы, не способны заменить все эти тряпки, колечки и сережки.

Как-то раз Соня услышала, будто в ближайшем универмаге выбросили на продажу немецкие ситцевые халатики. По ее тоскливой интонации я сразу понял, что она мечтает заполучить такой халатик, но просить об этом мужа не решается. Сама она не распоряжалась семейным бюджетом, и таким образом целиком и полностью зависела от Толика. У меня же всегда были деньги, и я немедля побежал в универмаг, надеясь успеть все устроить до начала концерта.

Первое, что я увидел в магазине, были две огромные очереди, которые начинались в отделе женской одежды и зигзагами заполняли весь торговый зал. В одной очереди, покороче, стояли дамы крупных размеров, стояли прочно, терпеливо, солидно переговариваясь о борщах и мужьях. Во второй, подлинее, беспокоились девушки и женщины стройные, подвижные, переживали, переступали с ноги на ногу, поглядывая на часики. Я приуныл: мне-то явно туда, где размеры поменьше, а народу побольше. В хвосте очереди осведомляюсь, что стоит халатик, оказалось — двенадцать рублей.

- А как вы думаете, долго стоять? У опытных советских покупательниц и на этот счет готовый ответ:

- Долго. Просили больше не занимать.

Не увидев в очереди представителей сильного пола, я смекнул, что для единственного мужчины дамы могут сделать исключение, а мое обаяние, возможно, смягчит их сердца.

- Девушки, мне очень нужен халатик, для жены. Можно я возьму, без примерки? — и с улыбкой повернулся к продавщице. — Мне халатик, как на меня, только рост — повыше.

Фурия за прилавком не дала мне закончить фразу:

- Все в очередь! А то милицию вызову! — в ее голосе звенела непримиримая страсть к порядку, и я ретировался, не доводя дело до скандала.

Очередь из толстушек наблюдала весь инцидент с явным сочувствием, они были искренне возмущены жестокосердием и равнодушием худышек. Оценив ситуацию, я направился под их знамена. Но беда была в том, что мне нужен был не любой халатик, а именно халатик 44-го размера. Поэтому, патетически заламывая руки, я обратился к продавщице их отдела:

- Послушайте, у меня жена в роддоме! Я хочу сделать ей подарок, а мне стоять некогда!

Продавщица, вняв моим мольбам, направилась во враждебный стан под табличкой «42-48″. Ее дипломатическая миссия успехом не увенчалась, она вернулась в мирную заводь 50-х размеров и извиняющимся голосом сказала:

- Маленькие размеры заканчиваются… И тут я не выдержал и разразился речью, бессвязной, но вполне убедительной:

- Женщины, вы когда-нибудь рожали? Вот и у меня жена в роддоме! И я не могу купить ей в подарок халатик! Неужели ничем нельзя мне помочь? Всего один халатик! Может быть, от него зависит мое семейное счастье!

Обе очереди зашлись во взаимных резонах и аргументах. Толстушки кричали: «Да что ж вам, жалко? Мы же не виноваты, что у него жена тощая, как вы!» Худышки прониклись чувством ответственности и тоже были уже, в общем, не против, тем более, что я брал без примерки.

Фурия у прилавка стояла насмерть. Все выдохлись и притихли, решительно не представляя, как можно заставить ее выдать мне взамен двенадцати рублей вожделенное ситцевое чудо. И тут в полной тишине раздался голос одной покупательницы, стоявшей ближе всех к прилавку:

- Давайте, я возьму для вас. Но не тут то было:

- По одному в руки! — неумолимо отрезала продавщица.

- Хорошо, — покорно сказала моя спасительница, взяв из моих рук деньги, — я куплю халат вам.

И тут очередь вскипела. Вся. От первых счастливиц, стоящих в двух шагах от исполнения желаний, до последних несчастных, маячащих у входа в магазин. Это был настоящий бунт в защиту прав мужчины, желающего купить халатик рожающей жене. Злодейка за прилавком, под натиском восставших масс, швырнула мне халат, и я, раскланявшись со своими заступницами, со всех ног побежал к Соне.

Она так и не узнала всех перипетий моего похода. Халатик оказался ей очень к лицу, она была счастлива. Толик ревновал, видя во мне не столько соперника, сколько сообщника своей жены в заговоре против его самодержавной власти. Мне же все время хотелось сделать для Сони какой-нибудь подвиг, тем более, что простор для фантазии у меня был: в те далекие времена дефицитом было абсолютно все — от дамских чулок до украшений.

На другой день, проходя мимо ювелирного магазина, я увидел в витрине колечко — ромбообразный «маркизик», усыпанный мелкими бриллиантами. Изящный, женственный перстень «всего» за 437 рублей живо представился мне на тонких, нежных Сониных пальцах. Разумеется, при гонораре 26 рублей с копейками за концерт такая покупка была для нее просто нереальной. Но кольцо не выходило у меня из головы весь день, и обаяние воображаемой картины подтолкнуло меня изобрести дер­зостный план во что бы то ни стало, обманув бдительного и прижимистого мужа, купить этот перстень.

Улучив момент, когда Анатолий был на репетиции, я пригласил Соню прогуляться и примерить кольцо. Увидев «маркизик», она восхищенно вздохнула:

- Прелесть! У меня никогда ничего подобного не было.

- Теперь будет, — ответил я самонадеянно.

В тот же день я должен был получать в филармонии деньги. Я решил воспользоваться служебным положением и не выдавать причитающуюся коллективу сумму, а купить колечко для Сони. Вопрос был только в том, чтобы незаметно улизнуть от Толика. Понимая, каким образом достанется ей желанное кольцо, Соня дрожала, как осиновый лист.

Пересчитывая деньги в кассе, я сразу отложил 437 рублей. Потом, тщательно следя, чтобы никто не смог мне помешать, направился в магазин, выкупил кольцо и преподнес его Соне.

Скандала было не миновать, а срывать выступление я не хотел. Мое злодеяние могло обнаружиться не раньше окончания концерта. Будь я верующим, я еще успел бы исповедаться перед смертью, потому что, окажись я на месте Анатолия, я бы меня убил…

***

То утро ничем не отличалось от других. Я привычно спустился по лестнице, привычно постучался в двери трехкомнатного «люкса», который занимали Соня и Анатолий, но, вопреки обыкновению, на мой стук никто не откликнулся. Я машинально толкнул дверь, она распахнулась, я вошел и замер, не в силах сдвинуться с места…

Она была ошеломляюще красива в своей наготе. Свет, с трудом пробиваясь через бордовые шторы, расплескивался по ее телу потоками красного вина. Темные волосы, припорошенные мелкими блестками красного света, мягкой волной спадали на ее спину. Тонкая, длинноногая, пронзительно беззащитная, она что-то высматривала в узкую щелку между шторами. Ее тело еще хранило сонливую нечеткость очертаний, она сладко потянулась, привстав на цыпочки и сверкнув мраморной бледностью подмышек. Предчувствуя ее следующее движение, я сделал невероятное усилие, чтобы выйти из оцепенения и окликнуть ее.

Она, одним длинным движением, повернулась ко мне, одновременно прикрываясь шторой, и улыбнулась. Тяжелые бархатные складки текли от ее плеч к стопам, дешевый гостиничный занавес от одного только прикосновения к ее красоте обратился в роскошную королевскую мантию. Воображение послушно рисовало мне картинки из жизни царственных особ былых времен: сейчас выскочат из опочивальни мальчики-пажи с туфельками на атласных подушечках и склонятся перед нею, выпорхнут фрейлины с платьем, расшитым жемчугом, войдет важный придворный куафер, чтобы молитвенно прикоснуться к ее волосам.

Сердце мое билось восторженно и тревожно — ни правила приличия, ни дружба, ни уважение не могут запретить мужчине восхищаться женской красотой и терять голову, хотя бы однажды. Она посмотрела на меня, без труда прочитав в моих глазах смятение, нежность и восторг, лукаво попросила не смотреть на нее и убежала в спальню одеваться.

Через минуту она, как ни в чем не бывало, вышла ко мне, уже одетая, с прибранными волосами. Я не стал извиняться, она не оправдывалась, и в этом была какая-то высшая естественность и честность: мы ни в чем не были виноваты ни друг перед другом, ни перед кем другим.

Я спросил, где Анатолий, она что-то ответила, и тут же раздался стук в дверь. Почему-то я пошел открывать, хотя прекрасно знал, что закрывать двери было не принято. Передо мной стоял невысокий молодой человек с восточным разрезом глаз и узким, по лисьи заостренным лицом. В руках он держал авоську, из которой торчали свертки, бутылки и фрукты.

- Что вы хотели? — спросил я с интонацией мажордома родового английского замка.

- От тебя, собственно, ничего, — нагло ответил визитер.

- Видимо, вы не туда попали? — заключил я, добавив яда и металла в голос.

- Да нет, туда. Мне нужна Соня.

- Соня, к тебе пришли, — не отрывая глаз от пришельца объявил я.

- Кто? — донеслось из комнаты, и я тут же понял, что поединок с незнакомцем мной проигран: слишком нарочито-спокойным прозвучал ее вопрос.

- Меня зовут Тайванчик, — представился визитер, и я послушно повторил на пару децибел громче:

- Тайванчик!

- Пусть проходит, — отозвалась Соня.

Он прошел в комнату и стал деловито выкладывать на стол содержимое авоськи. Обилие продуктов вполне сгодилось бы для второго завтрака или легкого обеда на двоих, если бы не бутылка водки, величественно водруженная посередине.

- Ты все еще кашляешь? — заботливо спросил Тайванчик Соню.

Она в ответ виновато кивнула головой. Он развернул один из свертков и назидательно изрек:

- Это конская колбаса. Ничего лучше для легких не придумаешь. Так что лечись.

Соня отнекивалась и морщилась, но я, тут же попробовав кусочек, присоединился к увещеваниям Тайванчика. Постепенно завязался общий разговор, из которого я понял, что наш гость был давно знаком с Соней. Судя по внешнему виду, в его жилах текла корейская кровь, возможно поэтому он носил такое экзотическое прозвище. По некоторым фразам и обмолвкам я сообразил, что Тайванчик имеет непосредственное отношение к криминальной среде, и, словно чтобы у меня не осталось сомнений на этот счет, он начал рассказывать какую-то историю о своем дружке Япончике. Я вздрогнул от неожиданности: Япончик был известным криминальным авторитетом, с которым, по случайному стечению обстоятельств, я познакомился несколько недель назад.

Мне было страшно любопытно узнать, как и когда Тайванчик познакомился с Соней и какие отношения их связывают с Япончиком, но у меня хватило ума не задавать глупых вопросов. Меня ждали дела, день перевалил за полдень, и я вынужден был откланяться.

Шагая по плавящемуся от жары асфальту и машинально стараясь держаться в тени, я вспоминал обстоятельства своего знакомства с Япончиком. Тогда меня поразила его почти бессмысленная страсть к доказательствам своего всемогущества. Едва выяснив, кто я и чем занимаюсь, Япончик, помнится, заявил:

- Сегодня вечером увидимся на концерте.

Как всякий администратор, я, ожидая просьб о билетах или контрамарках, предусмотрительно сообщил Япончику, что все сочинские концерты Ротару проданы на неделю вперед. Но тот только усмехнулся:

- Какие места лучшие в зале?

- Ложи, но они тоже проданы, — машинально ответил я.

- Ты увидишь меня в первой ложе. Я был убежден в нереальности этой затеи, но собеседник был непреклонен:

- Сам увидишь.

Тем же вечером я, действительно, увидел его в первой ложе -он и его друзья перекупили места за баснословные деньги. Я следил за ними во время всего концерта, пытаясь понять, какие именно чувства вызывают у меня эти люди: страх, отвращение, любопытство, или что-то еще, чему нет названия на человеческом языке, но что будоражит, как предчувствие неотвратимой катастрофы…

Олег Непомнящий «Однажды наступит завтра…»

Продюсерская компания «Неон» 2000

Tweet 0